пути её выросло препятствие. Улицу пересекала далеко растянувшаяся колонна женщин и девушек. На плечах они несли лопаты. Иные из девушек шли в нарядных косынках и в туфлях на высоких каблуках.
Стоя на углу, Нина долгим взглядом провожала уходивших. И вдруг ей подумалось — до чего же она верно делает, что идёт к отцу. Она попросится снайпером, нет, разведчицей… кем угодно. Только не бездействовать сейчас, когда от каждого требуется отдать всё, что он может… До чего же наивны и смешны были утверждения матери. Она считала, что Нина должна и теперь подавать в консерваторию. Ведь её могли принять без экзаменов.
Экзамены! Музыка!.. Разве можно сейчас о них думать?! Нина пожала плечами и убыстрила шаг.
Здание, где размещалась воинская часть, которой командовал Латуниц, находилось в саду. Ещё десять дней назад здесь была обыкновенная школа. Теперь в полураскрытых воротах стоял часовой. Нина назвала свою фамилию. Часовой выкликнул кого-то из группы военных, сидящих невдалеке на садовой скамейке.
К Нине подошёл молодой лейтенант с красной повязкой на левой руке.
— Идёмте, — сказал он, откозырнув.
Вслед за лейтенантом Нина пошла через сад. На скамейках и за вынесенными на траву детскими партами сидели и курили командиры. Иные группами толпились на дорожках, что-то рассказывая друг другу. Видимо, все чего-то ожидали.
Длинным тёмным коридором лейтенант повёл Нину в глубь здания. Затем поднялись по лестнице и, миновав дежурного у телефона, очутились у двери с надписью: «Учительская». Лейтенант приоткрыл её, спросил: «Разрешите?» — и пропустил вперёд Нину. Когда она входила, полковник стоял у окна и курил, глядя в сад. Он сразу же обернулся и, чуть улыбаясь, пошёл навстречу дочери. Нине показалось, что он похудел и осунулся с тех пор, как она его видела. Под глазами легла синева.
Латуниц пожал ей руку, как старому приятелю, и усадил в кресло у круглого стола, покрытого синей скатертью, а сам, по обыкновению, принялся ходить по комнате.
— Ну, — спросил он, — что скажешь нового?
— Я пришла… — Нина хотела начать издалека, но вдруг всё забыла и, встав с кресла, сказала: — Я пришла, чтобы попроситься с тобой в армию.
— В армию? Ишь ты! Что же ты там будешь делать?
— Что угодно, что велят, — твёрдо сказала Нина. — Я сейчас не могу сидеть здесь.
— Ну, а мать как же на это смотрит?
— Мама говорит, что я должна заниматься музыкой.
— Ну и правильно, — сказал полковник. — Ты что же думаешь, мы теперь рояли на дрова переломаем, а?
— Нет, я так не думаю, но сейчас… — Она замялась и не знала, что говорить дальше.
В это время в дверь постучали, и полковник громко сказал:
— Да.
Вошёл невысокий худощавый военный с зелёными петлицами. В руках он держал объёмистую папку. Когда он закрывал за собой дверь, Нина заметила, что в коридоре ждало ещё несколько командиров.
— Разрешите, товарищ полковник, срочные, — сказал вошедший.
— Давайте.
Военный открыл папку, и полковник синим карандашом стал быстро подписывать большие листы с напечатанным на машинке текстом. Нина заметила, что, подписываясь, он ставил огромное Л, а дальше всё было совершенно непонятно.
— Всё? — спросил полковник, ставя последнюю подпись.
— Всё, — ответил командир с зелёными петлицами и стал складывать листы.
— Так вот, — сказал полковник, продолжая прерванную мысль и снова прогуливаясь по комнате. — Ни на какую войну тебе идти не следует… Понятно? Надо быть с матерью и заниматься музыкой, а на войне как-нибудь обойдутся и без тебя… Ясно?
— Ясно, — сказала Нина, чувствуя, что у неё не хватает ни сил, ни возможности возражать.
— Ну вот и хорошо. — Он улыбнулся. — Я тебе дам адрес. Напишешь о себе.
— Хорошо, — сказала покорно Нина и взяла листок, на котором он размашисто написал несколько слов.
Полковник протянул ей руку и так, держа её ладонь, проводил до двери. Нине показалось, что он ещё что-то хотел ей сказать, но не мог решиться.
И вдруг, будто кто-то сильно толкнул её, она резко обернулась и молча прижалась к нему. И сразу почувствовала, как сильные руки до боли сжали её плечи.
Нелли Ивановну и Долинина Нина застала за обедом. Она твёрдо решила не говорить им о свидании с отцом.
Против обычного, в последние дни Борис Сергеевич был в хорошем настроении. Просматривая газету, он говорил, что наши дела уж не так плохи, немцы продвигаются к Ленинграду, узким клином и могут быть отрезаны на фланге нашим флотом.
Когда подали второе, Нелли Ивановна, молчавшая до сих пор, вдруг сказала Нине:
— Наш театр через несколько дней уезжает. Есть решение нас эвакуировать. Ты едешь с нами.
Больше всего Нелли Ивановна боялась, что Нина откажется, не станет даже слушать мать.
Но Нина так, словно это было ей совсем безразлично, спросила:
— Куда?
— Пока ещё неизвестно. Борис Сергеевич поедет выбирать город. Но в спокойное место, в глубь страны.
— Но ведь Борис Сергеевич… Вы же хотели пойти добровольцем? — сказала Нина.
В первый раз она назвала его на «вы», и это у неё вырвалось как-то само собой.
— Мне не разрешили, — сказал Долинин, пожав плечами. — Вероятно, там знают, где я больше необходим. — Он отложил газету. — Театр не может быть брошен на произвол судьбы, он слишком дорог стране, — продолжал он с деланным спокойствием.
Нелли Ивановна молчала, поочерёдно умоляюще глядя то на дочь, то на мужа. Она ждала самого страшного: сейчас Нина скажет, что хочет остаться в Ленинграде, и тогда уже ничто не сможет поколебать её решения. Дочь с каждым днём становилась всё несговорчивей.
Но Нина молчала. Она вспомнила сегодняшний разговор с отцом.
— Хорошо, — кивнула она, — мне всё равно.
3
Повесток всё не было.
Забрав собранные жёнами и матерями узелки, уходили соседи, а Ребриков и его друзья всё ещё бродили по раскалённым солнцем улицам.
Погода словно только и ждала начала войны. С памятного на всю теперь жизнь воскресенья установились удивительные дни. По-южному нещадно палило солнце. Сохла трава в садах, едкая пыль хрустела на зубах и лезла в глаза.
Днём бойцы частей ПВО проносили туго надутые аэростаты. Словно гигантские укрощённые чудовища, медленно плыли они вдоль улиц. По ночам аэростаты поднимали в прозрачное небо таких белых ночей, каких дивно не видел город, и они чернели там бесчисленными мелкими чёрточками.
Изрыт был щелями сквер против Публичной библиотеки. На чердак её всё поднимали и поднимали лебёдкой песок. Батарея зенитчиков расположилась на Марсовом поле. Витрины забивали щитами и закладывали мешками с песком. Город ощетинился, стал похож на военный лагерь.
Друзей всё не брали на фронт. Они ходили проситься
